Русский в третьем поколении

​

Интервью с Андреем Борисовичем Чеботаревым.

In memoriam

После бесславного конца Советского Союза, где намного безопаснее было притворяться «Иваном, не помнящим родства», чтобы товарищи рабочие и крестьяне не заподозрили в «гнилом интеллигенте» «недобитую контру», многие заинтересовались своим происхождением. Нам, родившимся в «совке», это было сделать не так-то и легко. Никогда не забуду фотографий, которые бабушка спрятала в двойном дне сундука, и только благодаря тому, что сундук развалился при переезде, так как бабушка ни в какую не соглашалась ехать без него и наотрез отказывалась отвечать на вопрос: «На кой тебе сдалась эта рухлядь?» - мы сейчас знаем свою родословную хотя бы в четвертом поколении.

К счастью (хотя это теперь можно так сказать, а в 1920-х годах это была катастрофа), часть генофонда и информации удалось сохранить первым эмигрантам и их потомкам, которые родились уже на чужой земле.

Одним из них был и наш соотечественник, русский в третьем поколении Андрей Борисович Чеботарев. И не просто наш соотечественник, а кладезь информации, касающейся истории русской эмиграции в Хорватии.

В этом году ушло много наших соотечественников. Однако когда умирает человек, которому «за девяносто», оставшиеся пока по эту сторону жизни с грустью осознают, что процесс неизбежен, но человек прожил долгую насыщенную жизнь. Когда же умирает кто-то, кто не дожил даже до 70, ощущение несправедливости, горечи и неверия невозможно описать словами.

Когда же умирает кто-то, чей вклад в жизнь и сохранение нашей маленькой русской общины невозможно переоценить, в это просто трудно поверить.

Боже мой, сколько было планов, проектов, задумок! Кажется, совсем недавно мы договаривались, что Андрей Борисович будет модерировать вечер памяти Солженицына, собирались осенью, когда пройдет жара, вновь пройтись по Мирогою и записать на диктофон всю информацию, которую Чеботарев держал в памяти.

К счастью, после знакомства с ним я сообразила, что он практически ничего не записывает. На любом мероприятии, где он выступал, в руках у него было несколько листочков с тезисами, а все остальное – по вдохновению и по памяти.

Вот и это его последнее интервью получилось только благодаря тому, что я включила диктофон во время нашего разговора, но клятвенно пообещала, что «настоящее» интервью мы сделаем осенью, так как ему надо время, чтобы подготовиться, ведь он никогда не был доволен тем, что написал или рассказал, ведь, по его мнению, все это могло быть еще лучше, еще объемнее, еще интереснее.

Взять интервью у Андрея Борисовича было очень сложно. Вместить на бумагу все его энциклопедические знания, то, что ни в одной книге прочитать не сможешь, – все равно что объять необъятное. Я попробую в меру сих и возможностей упорядочить наш разговор. Надеюсь, А.Б. простит мне невольные неточности, ведь у него уже не спросишь и на авторизацию не пошлешь...

Предки Андрея Борисовича принадлежат двум дворянским семьям: Чеботаревых и Ефремовых, а также фон Притвиц Гафрон Судоплемьер, потомкам иерусалимских и мальтийских рыцарей, которые во время войны с Наполеоном бежали на Дон и стали казаками.

В Российском государственном историческом архиве (РГИА) хранится алфавитный список донских дворянских фамилий Области Войска Донского, составленный по описям фонда Департамента герольдии Правительствующего Сената.

Ефремовы. Оп. 21. Д. 1416-1418, 1420-1424; Оп. 51. Д. 619. Л. 18 об., 112 об., 134, 140, 160, 167, 189 об., 310, 318 об., 410 об., 447 об.-449, 497, 497 об.

Чеботаревы (Чебатаревы). Оп. 32. Д. 1062–1070; Оп. 36. Д. 26970; Оп. 51. Д. 619. Л. 9, 20 об., 39, 58 об., 73, 80 об., 103, 124, 321, 366, 431 об., 481 об., 482, 520, 520 об., 533; Оп. 51. Д. 747. Л. 9, 21.

Чеботаревы и Ефремовы дали несколько атаманов Войска Донского, а самый известный из них граф Матвей Иванович Платов - прапрапрапрадед Андрея Борисовича, предок в седьмом поколении. Атаман Донского казачьего войска, генерал от кавалерии, который принимал участие во всех войнах Российской империи конца XVIII – начала XIX века. В феврале 1777 года Платов женился на Надежде Степановне, дочери походного атамана Степана Ефремова и внучке генерал-майора Даниила Ефремова.

Бабушка Андрея Борисовича по линии матери, урожденная Ефремова, вышла замуж за Чеботарева, а мать деда по линии отца была урожденная баронесса фон Притвиц Гафрон Судоплемьер. Фамилию фон Притвиц Судопельман мне не удалось связать с донскими казаками. Это, к сожалению, осталось в записях, хранящихся в архиве Андрея Борисовича, надеюсь, что в один прекрасный день они увидят свет.

Однако есть много фактов, подтверждающих, что казаки были связаны с рыцарями мальтийского ордена еще со времен незабвенной Роксоланы.
История Мальты тесно переплетается с историей рыцарского ордена госпитальеров (мальтийского ордена) и... запорожскими казаками. В мае 1565 года 50-тысячная армия султана Сулеймана Великолепного пыталась штурмом овладеть Мальтой. Против турецкой армады мальтийские рыцари выставили войско из 500 рыцарей и пяти тысяч мальтийских солдат и ополченцев. В составе ополченцев находилось и свыше ста запорожских казаков. После кровопролитных боев турецкая армия отступила, и осада острова Мальта была снята. А благодарные мальтийцы увековечили память украинских казаков мраморными скульптурами, которые установлены в главном храме государства – соборе Иоанна Крестителя. А в мальтийском языке с того времени прочно укоренилось слово «казаки».

Каким же образом казаки вообще оказались на Мальте? Письменные свидетельства говорят о том, что во время очередной победы мальтийских рыцарей над турецкими янычарами на кораблях неприятельской эскадры были обнаружены закованные в цепи и кандалы галерники с нательными крестами и странными прическами. На вопрос великого магистра, кто они такие и почему носят кресты, галерники дали ответ, что они казаки и попали в плен к туркам. Великий магистр отпустил пленников, но запорожцы поблагодарили магистра и попросили разрешения остаться в войске: мол, возвращаться некуда, семьи вырезали турки да путь на Родину уж слишком дальний.
Интересно и другое «совпадение». Российско-мальтийские связи укрепились при Екатерине II, при которой велись русско-турецкие войны. Императрица посылала молодых морских офицеров на Мальту для изучения военного дела и приобретения военного опыта.

В 1796 году было заключено соглашение между императором Павлом I и Великим магистром Эммануэлем Франтишеком Роганом по созданию Великого Приорства Российского в Петербурге. Великий Приорат Российский вошел в орден наряду с приоратами других европейских стран, а Павел получил титул Протектора Ордена.

В 1798 году Наполеон высаживается на Мальту. Начинается массовое изгнание рыцарей с Мальты, и возникает реальная угроза исчезновения ордена. В то время император Павел принимает тех, кто бежал с Мальты после вторжения Наполеона, за что рыцари ордена ответили Павлу высоким доверием. На общем совете они постановили принять хартию о провозглашении Российского императора Великим Магистром Ордена. После торжественной церемонии, состоявшейся 27 октября 1798 года, Павел получил право награждать командорскими крестами.

Одними из первых рыцарей командорского креста стали «отец казаков» князь Александр Васильевич Суворов и адмирал Федор Федорович Ушаков. В 1801 году командорский крест получил и Матвей Иванович ПЛАТОВ, славный атаман, генерал от кавалерии, герой войны против Наполеона.

Как уже говорилось, Андрей Борисович обладал энциклопедической памятью, которая вмещала огромное количество информации, держать разговор в русле его семьи не представлялось возможным, поэтому и интервью с ним содержит много «побочной» информации, которая, надеюсь, покажется интересной.

​

Андрей Борисович, о Вашей родословной можно написать роман. Надеюсь, Вам удастся систематизировать записи и документы. Однако вернемся к Вашей семье, которая перебралась в Королевство СХС. Самый известный среди эмигрантов в Хорватии был Ваш предок архитектор Шевцов. Это со стороны мамы или отца?

А.Б.: Андрей Павлович Шевцов – это дед со стороны матери. Он уже в России был автором архитектурных проектов, участвовал в разработке генерального урбанистического плана Воронежа. Все, что строил, он записывал в книжечку, которая у меня сохранилась. Объект номер один – мост на Кавказе (написано на русском), от номера 2 и до последнего номера (не помню, то ли 40, то ли 50) - постройки в Югославии, написано уже на хорватском. Кроме того, он написал три монографии по геодезии, почвоведению и геологии. Русская часовня на Мирогое для поминовения усопших – это его проект. Русская православная церковь в Белой Церкви в Воеводине, где находилась женская гимназия и кадетский корпус, тоже построена по его проекту.

Дело в том, что почти весь преподавательский состав одесской гимназии эмигрировал в Королевство СХС, а в Белой Церкви после распада Австро-Венгерской монархии остались не востребованные помещения, принадлежащие армии. Туда и поселили тысячи русских эмигрантов, офицеров и членов их семей, а для их детей обустроили учебные заведения. Так что моя мама закончила гимназию, которая так и называлась – Одесская, а там же был и кадетский корпус. Для соотечественников иеромонах Иоанн, в миру князь Шаховской, организовал строительство церкви, а проект попросил сделать своего друга – моего деда.

Бабушка по линии матери, Елена Михайловна Оковицкая, родом из Новочеркасска, столицы донского казачества, которую основал атаман Платов, тот самый знаменитый предок, но жили они в Таганроге, где прапрадед был предводителем дворянства. Он, кстати, тоже эмигрировал, но был уже в годах и умер на острове Лемнос, куда еще до эвакуации армии Врангеля из Крыма были переброшены сотни беженцев из России. Там и лежит на казачьем кладбище.

​

Значит Вас назвали Андреем в честь дедушки-архитектора. Вы говорили, что дед участвовал в разработке генерального урбанистического плана Воронежа, бабушка переехала из Новочеркасска к нему в Воронеж?

А.Б.: Сложно сказать. Знаю, что дед жил в Воронеже, а мама родилась в Новохопёрске. Где они с бабушкой познакомились, я точно не знаю, но Новохопёрск в Воронежской области, возможно, дед получил туда назначение. Как дедушка с бабушкой и мамой оказались в Югославии, точно не известно. Есть версия, что он был австрийским военнопленным и строил дорогу, а возможно, и церковь в Словении на Вршиче. После окончания Первой мировой люди искали друг друга, переписывались, находили друг друга через Красный крест. Было сложно, но иногда удавалось. Точно знаю, что обе семьи поженились в России.

​

По линии отца как Ваши родственники оказались в Хорватии?

А.Б.: Дедушка по папе Владимир Чеботарев был помещиком, окончил пажеский корпус для высшего дворянства и членов королевских семей. Тот самый, где учился и Александр I Караджорчевич. После пажеского корпуса мой дед окончил еще и технологический институт, получил специальность инженера, но так как у него был стабильный доход от имений, он ничем не занимался. Возможно, бывал на парадах гвардейского полка в Санкт-Петербурге, к которому был приписан, но до войны не служил и не работал, впрочем как и бабушка Вера Ивановна, урожденная Ефремова. В начале Первой мировой войны, скорее всего, как военный, дед был мобилизован, а бабушка пошла на курсы сестер милосердия. Это была распространенная практика у дам из высшего общества.

Центр Белого движения был на Дону. После поражения Белой армии с Дона целыми семьями бежали в Крым, к генералу Врангелю. Беженцев поместили на 120 судов. Вся черноморская эскадра, все, что только могло держаться на воде, вышло с эмигрантами в море. Так и попали в Королевство Югославию.

​

Чтобы не запутаться, будем говорить о дедушке-архитекторе и дедушке-помещике. Дедушка-архитектор с семьей в конце концов оказался в Загребе, а дедушка-помещик?

А.Б.: Дедушка-помещик с бабушкой жили в Любляне, а так как он на войне был тяжело ранен и вернулся инвалидом, то семью содержала бабушка. Она давала уроки английского и французского языков, причем словенского языка она не знала, поэтому преподавала на немецком. Дед умер рано, в 1928 году, в 49 лет. Бабушка должна была содержать двоих детей, но я уверен, что им помогали организации соотечественников.

​

А как родители познакомились, ведь одни бабушка с дедушкой были в Загребе, а другие в Любляне?

А.Б.: Родители познакомились в Загребе. Отец, Борис Владимирович, приехал в Загреб в 1940-м году, но я точно не знаю, познакомились ли они во время войны или после ее окончания. Мама, Мария Андреевна, окончила в 1942-м факультет фармации и получила назначение в Златар-Бистрицу, где и проработала до конца войны. Когда пришла новая власть, маму послали в Любушки, а потом в Запрешич.

Папа начальную школу окончил в Словении, и чтобы сбыть его с рук, бабушка его послала в военную академию в Белград, на государственное иждивение. Как сыну инвалида, ему дали стипендию. Будучи офицером, он служил вплоть до 1945 года, одновременно поступил на экономический факультет, закончил его уже после окончания войны, но, в конце концов, до ухода на пенсию преподавал русский язык в гимназии.

​

Интересное сочетание: кадровый военный, дипломированный экономист и недипломированный преподаватель русского языка.

А.Б.: Интересное, но посудите сами, как он мог быть хорошим экономистом, если поступил на экономический факультет в 1943 году, когда была экономика капитализма, а через два года экономику перестраивают на новый лад - социалистический? Просто во время войны для офицера не было работы. Официально он числился артиллеристом, начальником подразделения воздушной обороны в селе Света-Клара, но до конца 1944 года налеты авиации было очень редки, и там практически нечего было делать.

​

То есть он служил в армии НДХ? У него не было проблем как у русского?

А.Б.: Были проблемы. Он окончил Югославскую академию и четыре года служил в королевской армии. В 1940-м году его перевели на службу в Загреб, но когда пришла НДХ, в армию его принимать не хотели. В отделе кадров был некий Мирко Пук, который наложил резолюцию: «не принимается – русский», три раза подчеркнул и поставил три восклицательных знака. Но уже через год дела пошли плохо, партизанское движение разворачивалось в полную силу, решили взять, но не как профессионального артиллериста. Вначале решили: раз казак (бабушка с двухлетнего возраста посадила на коня), будет инструктором конной езды в хорватской армии. Там он и прослужил целый год. Папа вел дневник, и там есть такие записи: «ехал на лошади из Клары в Подсусед на купание, были танцы, дам было мало, скучно». Вот такая военная служба. Война идет, а врага нет.

​

Да уж, где наша не пропадала. Значит папа после войны решил пойти по стопам своей мамы – Вашей бабушки – преподавать язык?

А.Б. Преподавал в гимназии, писал учебники. Папа сотрудничал при создании учебника по русскому языку в 60-х годах для первого года обучения для хорватских гимназий или начальных школ. Насколько я помню, был и соавтор – Скляров. У меня где-то есть этот учебник, надо будет поискать.

​

Андрей Борисович, Вы ведь историк. Вы историей русской эмиграции занимались профессионально, или это Ваш хобби?

А.Б. Я работал в Институте истории рабочего движения, теперь это Хорватский институт истории на Опатичкой улице. Тема моего изучения была »Vojna krajina i vlasi« («Военная Краина и власы»), одна часть из которых – греко-католики, а другая – православные, или сербы, хотя сербы обижаются, когда их так называют. Русскими я занимаюсь из любви. Мне это интересно. Теперь у меня есть время, так почему же не написать то, что я знаю?

​

Ваши познания поистине энциклопедические, а как Вы оцениваете книгу, которую написал Филип Шкилян, «Русские в Хорватии»?

​

На презентации книги «Rusi u Hrvatskoj“ в Городской библиотеке

​

А.Б. Советую каждому прочитать ее самому. Хочу обратить особое внимание на некоторые темы, которые автор без колебаний поднимает в своей книге. Россияне называли себя эмигрантами, но употребляли и другие названия: беженцы, изгнанники. В международном праве европейских государств стало употребляться обезнадеживающее слово «апатриды» – люди без родины. Общая характеристика русской общины, образовавшейся в 1920-х годах в Хорватии, - высокий уровень культуры и образованность. Автор нашел драгоценные данные: в 1922 году среди русских эмигрантов было 12,4% людей с высшим образованием, 61,5% окончили гимназию и 19,4% – основную школу. Для сравнения – в Королевстве СХС 55,5% населения старше 12 лет было безграмотно. Больше того, эти 12,4% не охватывали студентов, которые из университетов ушли воевать на фронт, а образование уже продолжили в Загребе или Белграде. А так как на первых порах надо было обустроиться, найти работу, выучить язык, то до 1922 года они просто еще не успели закончить институт. Работали поначалу грузчиками, разнорабочими, охранниками. Нечто похожее получилось и с гимназистами. Несколько классов дети закончили в России, а потом надо было подождать, пока родители смогут оплачивать обучение сначала в гимназии, а потом и в институте. Другой вопрос, который статистика может выделить, но не истолковать с точки зрения социологии, – русские офицеры, многие из которых осели в Хорватии. Немногие знают, что российские офицеры подразделялись на две категории: кадровые офицеры Российской империи и студенты или гимназисты, которые чины получили после короткого курса обучения во время Первой мировой войны или в Белой гвардии за храбрость во время военных действий. Лишь небольшая часть офицеров поступила на службу в армию Королевства СХС. Но дело было не в том, что они не хотели служить в принявшей их стране, а в том, что по закону югославским офицером мог быть только гражданин, а значит надо было отречься гражданства пусть уже и не существующей родины. Для многих это была непреодолимая психологическая преграда, даже тогда, когда надежда на возвращение угасла. Именно поэтому было много великолепных военных специалистов, которые преподавали в селах в начальных школах математику, физику, языки или физкультуру, работали торговцами, фотографами и даже разносчиками газет. Если бы не это обстоятельство, вклад российских эмигрантов был бы намного значительнее.

Что интересно, практически все эмигранты, несмотря на сложное материальное положение, старались дать детям высшее образование. Не надо забывать, что в то время стоимость обучения в гимназии или университете была очень высокая, не говоря уже о дополнительных расходах на студента, без которых не обойтись. На загребских факультетах обучались сотни студентов из России.

О русской эмиграции написано много статей в периодических изданиях. К сожалению, до сих пор нет полной библиографии, но книга Филипа Шкиляна отличается тем, что не обходит стороной «неудобные» темы, которые до сих пор упорно избегались. Это социальная адаптация россиян, политическая ситуация, Русская православная церковь и ее настоятели, страдания, тревоги, изгнание, разочарование, депортации и т. д.

С одной стороны, русские в Хорватии получили теплый прием, как и ранее так называемые русофилы возлагали большие надежды на то, что русские помогут освободиться им от ненавистной Австро-Венгерской империи, но с другой стороны, было и открытое сопротивление. Некоторые были не довольны, что русские отнимают у них работу. Сегодня, когда проблема мигрантов стоит особо остро, мы понимаем, что трения возникали на линии иммигрант–местный, а не из-за языка или вероисповедания.

Автор книги отдельное внимание посвящает вопросу монархизма. Согласно данным, от 80 до 90% русских эмигрантов высказывались как монархисты. Причем монархистами они стали в изгнании, когда осознали, что имели и что потеряли. Похожее произошло и с религией. Известно, что царь Александр считал себя претендентом на российский престол. Он не говорил об этом явно, но если бы ему предложили, он бы не отказался. Больше того, эмигранты из России даже место жительства по возможности выбирали согласно политическим убеждениям. Монархисты предпочитали Королевство Югославия, а республиканцы - Францию.

Русские в Хорватии оказались в славянской среде, сравнительно легко выучили язык, что было немаловажно при поиске работы. Показателен случай бывшего ректора Киевского университета Евгения Спекторского. В течение года он продавал на рынке пирожки, которые пекла его жена, а когда выучил язык, стал заведующим кафедрой в Белградском университете, преподавал энциклопедию права. Когда в Белградском университете стало работать чересчур много русских, его перевели в Любляну, где он тоже преподавал право и на словенском языке писал научные труды.

Я бы не согласился с утверждением автора книги, что митрополит Гермоген поддерживал режим усташей. Обстоятельства были таковы, что по целой НДХ православные церкви разрушали и сжигали. Поглавник Павелич решил, что в Хорватии не могут существовать сербские православные церкви, но против православия как такового не возражал. Перед глазами у всех был пример еврейской синагоги в самом центре Загреба, которую сравняли с землей. После установления усташского режима, православная церковь на площади Петра Прерадовича была закрыта. До сих пор нет достоверного ответа на вопрос, почему ее не снесли. Есть две версии, ни одна из которых не подтверждена документально. Согласно одной, болгарский посол во время прогулки по Загребу спросил, почему закрыта церковь. Решили не разрушать, чтобы не раздражать союзников. Другая версия утверждает, что перед сносом надо было вынести святые предметы, на что имеет право только митрополит. Православный митрополит уже сидел в тюрьме, поэтому миссию поручили греко-католическому епископу Янко Шимичу, который, придя в церковь, начал просить, чтобы церковь не разрушали. Возможно, ни одна их этих версий не достоверна, но, как говорится, relata refero – передаю, что слышал.

В поддержку теории признания православия как такового свидетельствует и тот факт, что в Загребе во время Второй мировой войны действовало два православных хора. Александр Порфирьевич Космаенко руководил хором в той же православной церкви на площади Прерадовича, а Борис Викторович Комаревский - хором в греко-католической церкви свв. Кирилла и Мефодия на Горнем Граде. Благодаря Космаенко и Комаревскому, традиция русского церковного пения сохранилась в Хорватии до сих пор. Обоих дирижеров расстреляли в 1945 году как пособников фашизма.

Возвращаясь к книге, отрадно заметить, что Филип Шкилян маэстрально избежал ошибки многих авторов - не стал интерпретировать и повторять предшественников (имеется в виду книга Т. Пушкадии Рыбкин «Эмигранты из России»), а написал книгу в соответствии с разработанной им самим концепцией и методологией.

Этот разговор состоялся в библиотеке, куда Андрей Борисович пришел за книгами, а я, зная, что он всегда интересно рассказывает, включила диктофон. «Настоящий» интервью отложили до лучших времен. Ксения, жена Андрея Борисовича, собиралась уходить на пенсию, и он надеялся, что переложит на нее все обязанности по уходу за собакой, найдет все записи и документы и даст нашему журналу обширный интервью.

К огромному сожалению, этого не случилось. Человек предполагает, а Господь располагает. Андрей Борисович Чеботарев был похоронен на загребском кладбище Мирогой, недалеко от русской часовни, которую строил его дед.

​

Светлая ему память!