«Священный мусор»

Интервью с Людмилой Улицкой

​

Интервью с писателем такого масштаба, как Людмила Евгеньевна Улицкая, не только событие, но и возможность заглянуть одним глазком в ее творческую мас-терскую и просто узнать ее мнение. Тем не менее, интервьюировать ее очень сложно. Ее книга «Священный мусор» практически одно большое интервью или, лучше сказать откровение.

​

Людмила Евгеньевна, а у Вас есть еще «священный мусор», то есть материал, ко-торый возможно никогда не войдет ни в роман, ни в рассказ?

Дело в том, что вся эта книга началась с попытки освободиться от балласта, а в процессе этого освобождения оказалось, что балласт одновременно является са-мым драгоценным воспоминанием. Я думаю, что я попала в ловушку. У меня в до-ме хранилась переписка моих дедушки и бабушки, начиная с 1911 года. Дело в том, что я получила в наследство большой плетеный деревенский сундук, ко-торый был полон рукописей и ... клопов. Я притащила этот сундук к себе в квар-тиру, из него немедленно полезли клопы, и я его выставила на балкон. На балконе он простоял зиму, весну, осень и, когда я его открыла, то оказалось, что от бумаги уже ничего не осталось. К моему счастью, большая часть рукописей пропала, по-тому что я бы просто погибла в них. Но сохранились как раз эти письма, так как они были завернуты отдельно в клеенку. Все остальное я выбросила. Я эти пись-ма не открывала, но в связи с чисткой открыла и решила, что надо бы прочитать. Прошло как раз 100 лет, был 2011 год. Когда я углубилась в эту переписку, она меня увлекла и погрузила в фантастически интересное пространство жизни очень одаренных, ярких людей с потрясающей биографией. Кончилась эта исто-рия тем, что я затребовала дело дедушки в архиве КГБ. Это был заключительный аккорд, и сейчас у меня такой материал в руках, можно сказать, «священный му-сор» и, в конечном счете, из мусора много чего можно произвести.

​

Это роман или мемуары?

Это роман, если будет, потому что много лет, мало сил и другие обстоятельства таковы, что совершенно необязательно, что я эту книжку напишу, но то, что пос-ледние годы жизни я проведу в интересной работе, то это точно. Так что благода-ря «мусору» я себе обеспечила несколько лет плодотворной жизни.

​

Меня как журналиста, который работает в библиотеке, всегда интересовал воп-рос: когда рождается тема, как Вы определяете, это тема для рассказа или для це-лого романа?

Это всегда знаешь на подсознательном уровне. Я люблю писать рассказы. Это ра-дость, это кайф, это мой размер, я его очень хорошо ощущаю, но возникают ка-кие-то темы, которые явно не берутся рассказом. С самого начала ясно, что это не форма рассказа, и тогда утопаешь в тяжелой большой работе, которая всегда для меня непосильна, я всегда это с величайшим трудом вытягиваю. Это на самом деле проживается, как длинная болезнь. Рассказ, по сравнению с этим, вещь вос-хитительная. В понедельник начал ‒ в пятницу закончил. А тут всегда неопреде-ленное время, кусок жизни. Когда я заканчивала роман «Даниель Штайн», я очень аккуратно переходила дорогу, потому что боялась, что меня машина сшибет и я не смогу закончить. Было почти религиозное чувство, что это надо завершить. Это другая мера ответственности.

​

А кого из современных российских авторов Вы бы порекомендовали нашим чита-телям?

Из меня плохой консультант, я все читаю с запозданием. Могу назвать «Журавли и карлики» Леонида Юзефовича, «Возвращение в Панджруд» Андрея Волоса ‒ замечательная книжка о Рудаки (главный герой романа — великий таджикско-персидский поэт Абу Абдаллах Джа-фар ибн Мухаммад Рудаки) и, конечно, совер-шенно гениальный роман Людмилы Петрушевской «Номер Один, или В садах других возможностей», который может прочитать только очень квалифициро-ванный читатель. Это сложная литература, с очень сложным речевым худо-жественным экспериментом, для избранной публики. Есть целый куст попу-лярной литературы, скажем, Пелевин, Сорокин. Есть несколько менее известных авторов, которые мне нравятся, но они менее известны.

​

Есть такая филологическая шутка на тему игры в ассоциации. Например, Лев Толстой – «Война и мир», Достоевский – «Идиот», Пушкин – «Евгений Онегин», как Вы думаете, какой Ваш роман читатели связывают с именем «Улицкая»?

Если подумать, то, наверное, «Даниэль», хотя даже у моих близких друзей разные приоритеты. Есть люди, которым больше всего нравятся рассказы, многие любят «Медею».

​

А «Казус Кукоцкого»? Возможно, экранизация сыграла свою роль?

Естественно. И потом, это роман про важное и про серьезное, это тема границы, жизни и смерти во всех ее поворотах. Для меня это была важная книжка, но все когда-то уходит. Это отработанная тема, но к ней все равно возвращаешься, как никуда не денешься от жизни и смерти.

​

Вы не возмущаетесь, когда Вас называют женским писателем? Что вкладывается в это определение, это что писатель для низшего сословия?

Это определенная коннотация со вторым сортом. Но на это мне есть что сказать. Женщины уверенно вошли в литературу в XX веке. Естественно, Сафо тоже жен-щина, но, тем не менее, это не было массовым явлением. За то время что сущест-вует литература, мужчины написали несоизмеримо больше плохих книг, поэтому в процентном соотношении, я думаю, будет то же самое. Просто центрифуга ис-тории еще не успела создать женщин-классиков. Человечество вступило в дру-гую эпоху. С тех пор как изобрели противозачаточные пилюли, стиральные маши-ны и памперсы, женщины стали равноправными существами. По поводу «женс-кой прозы» постоянно идет дискуссия, я ее просто не поддерживаю, считаю ниже уровня разговора.

​

Как, по-Вашему, можно определить, популярен писатель или нет?

Есть очень убедительная статистика. Это всемирные цифры. Вообще читает 30 процентов людей. Из этих тридцати то, что мы условно называем серьезной лите-ратурой, читает семь процентов. Эти цифры все объясняют. В конце концов, у ме-ня нет высокомерного отношения к Донцовой, Устиновой или к другим жен-щинам-писательницам, которые работают в так называемых «низких жанрах». Они востребованы, кому-то это нужно, пусть читают. Я постоянно говорю об эко-логии чтения. Сейчас люди так сосредоточились на том, чтобы вода была чистая, еда натуральная, не дай бог генетически модифицированная. Вот эти же самые люди, которые так озабочены тем, что они положат себе в рот, совершенно не за-ботятся о том, что они положат себе в голову. Поэтому некоторая экология чтения просто необходима. В тот момент, когда ты вынимаешь кошелек, чтобы купить книгу, думай о том, что ты закладываешь себе в голову. Это каждый человек решает для себя. Есть книги, которые опасны тем, что это потеря времени, душевных сил и даже умственной энергии. Но, в конце концов, есть же у нас свобода. Человек свободен выбрать книгу, которую он хочет. Иногда процесс тяжел тем, что даже одаренный и образованный писатель, способный что-то ска-зать, идя навстречу публике, снижает свой собственный уровень. Публика это очень приветствует, и он тогда еще снижает, публика еще более приветствует. Идет процесс деградации речи, художественного слова. С этим бороться можно на уровне своей семьи. Читать деткам хорошие книжки, прививать им вкус и интерес.

​

Можно ли воспитать вкус у взрослого читателя?

Конечно. Я много работаю с библиотеками и знаю, что есть огромная социальная ответственность библиотекаря, воспитателя, школьного учителя, музейного ра-ботника. К сожалению, в нашей стране это малопочтенная отрасль, непрестиж-ная, мало обеспеченная и это очень неправильно, потому что гибель культуры неизбежно связана с гибелью страны. Погубите культуру, заберите у людей язык, что происходит постоянно, и будет орда дикарей.